Дверь в лето - Страница 46

К оглавлению

Но о путешествии во времени он помалкивал.

Наконец, я не выдержал:

– Доктор, правду ли говорят, что какой-то полковник буквально выбил у вас из рук Нобелевскую премию?

Три минуты подряд он витиевато ругался.

– Кто вам сказал об этом?

– Доктор, мне по роду занятий приходится консультироваться в Управлении Безопасности… разве я не говорил вам об этом?

– Нет.

– Так вот, там один молодой доктор философии рассказал мне всю эту историю и совершенно искренне заявил, что ваше имя гремело бы в современной физике… если бы вы решили опубликовать свое открытие.

– Чертовски верно!

– И еще я узнал, что открытие засекречено… по приказу этого полковника… Плашботтома, кажется.

– Трэшботтом, Трэшботтом, сэр. Жирный, тупой, надутый болван из тех, кто готов прибить гвоздем фуражку к своей голове, лишь бы не потерять ее. Фуражку, разумеется. Голова-то ему ни к чему. Надеюсь, когда-нибудь он так и сделает!

– Очень жаль.

– О чем вы жалеете, сэр? О том, что Трэшботтом – дурак? Так в этом виновата природа, а не я.

– Жалко, что мир не узнает этой истории. Я понимаю, вам запретили говорить о ней.

– Кто это мне запретил? Что захочу, то и расскажу!

– Я могу вас понять, сэр… я знаю от своих знакомых из Управления Безопасности…

– Хррм!

Больше в тот вечер я из него ничего не выбил. Только через неделю он решился показать мне свою лабораторию.

Все прочие лаборатории давно были отданы другим исследователям, но лаборатория Твишелла все еще числилась за ним. Ссылаясь на режим секретности, он запретил кому бы то ни было заходить туда, пока вся аппаратура не рассыплется в прах. Когда мы вошли, воздух там был, как в забытом склепе.

Он еще не напился до такой стадии, когда на все наплевать, да и на ногах держался твердо. Крепкий был орешек. Он развил передо мной математическое обоснование теории времени и темпоральных перемещений (ни разу не назвав их путешествиями во времени), но записывать его рассказ запретил. То и дело он говорил: «Ну, это очевидно…» и рассказывал дальше, хотя очевидным это было только для него да еще, может быть, для Господа Бога.

Когда он закончил, я спросил:

– Мои знакомые говорили, что вы так и не смогли отрегулировать аппаратуру. Не снижает ли это значение открытия?

– Что? Чепуха! Если что-нибудь нельзя измерить, молодой человек, то это уже не наука, – он немного поклокотал, словно чайник на конфорке. – Я покажу Вам!

Он отошел и занялся подготовкой опыта. Свою кухню он называл «фазовой темпоральной точкой». Для человека непосвященного это была низкая платформа с решеткой вокруг нее, плюс приборная доска – не сложнее, чем у парового котла низкого давления. Уверен, что останься я один, я вскоре разобрался бы в управлении, но мне было строго-настрого приказано стоять на месте и ни к чему не притрагиваться. Я опознал восьмипозиционный самописец Брауна, несколько мощных соленоидных переключателей, еще с дюжину более или менее знакомых деталей, но без принципиальной схемы я не мог связать их воедино.

Он обернулся ко мне и спросил:

– Есть у вас мелочь?

Я выгреб все и протянул ему. Он взял две пятидолларовые монеты – изящные зеленые шестиугольники из пластмассы, их выпустили только в этом году. Учитывая состояние моего бюджета, я был бы рад, если бы он выбрал монеты помельче.

– Ножик у вас есть?

– Да, сэр.

– Выцарапайте на них свои инициалы.

Я послушался. Потом он велел их положить рядом на площадку.

– Засеките время. Я перемещу их точно на неделю, плюс-минус шесть секунд.

Я уставился на часы. Твишелл начал отсчет:

– Пять… четыре… три… два… один… ноль!

Я поднял глаза от часов. Монеты исчезли. Не скажу, чтобы глаза мои вылезли на лоб – ведь Чак уже рассказывал мне об этом опыте, но все-таки совсем другое дело – увидеть это своими собственными глазами.

– Через неделю мы зайдем сюда и увидим, как одна из них вернется, – оживленно сказал доктор Твишелл. – Что касается другой… вы ведь видели обе монеты на площадке? Вы сами их туда положили?

– Да, сэр.

– А где был я?

– У пульта управления.

Он в самом деле все время стоял в добрых пятнадцати фунтах от решетки и ближе не подходил.

– Чудесно. А теперь идите сюда, – он полез в карман. – Вот одна ваша монета. А вторую получите через неделю.

И он сунул мне в руку пятидолларовую монету с моими инициалами.

Я ничего не сказал по этому поводу, потому что у меня отвисла челюсть. А он продолжал:

– На прошлой неделе вы меня сильно раззадорили. В среду я пришел сюда, в первый раз… да, за целый год. На площадке я нашел эту монету и понял, что произошло… то, что произойдет… Поэтому я и решил показать вам этот опыт.

Я вертел монету, разглядывал ее со всех сторон.

– Она была у вас в кармане, когда мы пришли сюда?

– Конечно.

– А как она могла быть одновременно и в вашем кармане, и в моем кармане?

– Господи, боже мой, есть ли у вас глаза, чтобы видеть? И мозги, чтобы понимать? Вы что, не можете принять очевидный факт оттого, что он выходит за рамки тупой обыденности? Вы принесли ее сюда сегодня – и мы ее отправили в прошлую неделю. Это мы видели. Несколько дней назад я нашел ее здесь. Эту же денежку… или, точнее, более поздний сегмент пространственно-временной структуры – она на неделю старше, немного более потертая. Сказать, что она «та же», нельзя, как нельзя говорить, что взрослый человек – то же самое, что и ребенок, из которого он вырос. Он старше.

Я снова взглянул на монету.