Дверь в лето - Страница 51

– Ради бога, не надо.

– Почему? Вы же с Майлзом друзья – не разлей вода.

– Ну, видишь ли, Март, Майлз не знает, что я здесь. По идее, я должен был быть в Альбукерке по делам компании. А здесь у меня сугубо личное дело. Понимаешь? Никакого отношения к фирме оно не имеет. И мне не хотелось бы обсуждать это дело с Майлзом.

Он понимающе кивнул.

– Здесь замешана женщина?

– Хмм… да.

– Замужняя?

– Считай, что так.

Он подмигнул и ткнул меня пальцем в ребра.

– Понял. Майлз ведь известный святоша. О'кей, я тебя покрою, а ты когда-нибудь выручишь меня. Она хоть хорошенькая?

«Покрыть бы тебя дерновым одеялом, чертов проныра», – подумал я про себя.

Март был второразрядным коммивояжером и большую часть рабочего времени обхаживал официанток вместо того, чтобы вербовать покупателей. Впрочем, дело неплохо шло и без него.

Я угостил его стаканчиком и баснями о «замужней бабе», он поведал мне о своих подвигах, наверняка вымышленных, и мы распрощались.

А однажды мне подвернулся случай угостить доктора Твишелла, правда, ничего из этого не вышло.

Случайно я уселся неподалеку от его столика в аптеке на Чайна-стрит и увидел его в зеркале. Первым моим побуждением было заползти под стойку и подольше оттуда не высовываться.

Потом я сообразил, что из всех живущих в 1970 году он для меня наиболее безопасен. Бояться было нечего, ведь между нами еще ничего не произошло… в смысле «ничего не произойдет». Не стоит и пытаться выразить это – когда складывалась английская грамматика (да и русская тоже), о путешествиях во времени и слыхом не слыхали. Придется, видно, вводить в английский язык новые категории, вроде как во французском или в классической латыни.

Как бы то ни было, Твишеллу было не за что дуться на меня. Я мог смотреть ему в глаза с чистой совестью.

Сперва я подумал, что обознался. Но нет, у Твишелла было лицо не чета моему: четкое, самоуверенное, высокомерное и довольно красивое. Он чем-то напоминал Зевса. Я вспомнил, во что превратится это лицо и содрогнулся, вспомнив, как я обошелся со стариком. Я удивился – как я посмел.

Твишелл перехватил в зеркале мой взгляд и обернулся ко мне.

– В чем дело?

– Ммм… вы ведь доктор Твишелл? Из Университета?

– Да, из Денверского Университета. Я с вами где-то встречался?

Я чуть не сел в лужу, забыв, что в этом году он уже преподавал в городском университете. Трудно было вспомнить по двум направлениям сразу.

– Нет, доктор, но я слышал ваши лекции. Можете считать меня своим поклонником.

Он изобразил что-то вроде улыбки. В этом возрасте человек еще не нуждается в лести. Достаточно того, что он сам знает свои возможности.

– Вы уверены, что не спутали меня с кинозвездой?

– О нет! Вы – доктор Хьюберт Твишелл… великий физик.

Он дернул щекой.

– Скажем, просто физик. А еще точнее – стараюсь им стать.

Мы поболтали кое о чем, и когда он расправился со своим бутербродом, я попытался поставить ему стаканчик. Я попросил оказать мне честь угостить его. Он помотал головой.

– Крепкое я пью только после захода солнца. Во всяком случае, спасибо. Приятно было посидеть и поговорить с вами. Будете проходить мимо Университета – загляните ко мне в лабораторию.

Я ответил, что не премину этого сделать.

Не так уж много я напортачил в 1970 году (не то, что в прошлый раз): я уже знал, что к чему. Помогло мне и то, что большинство моих знакомых жили в Калифорнии. На будущее я решил, что буду делать, если встречу знакомую физиономию – отделаюсь холодным кивком и побыстрее смоюсь от греха подальше.

Гораздо больше досаждали мелочи. К примеру, я так и не мог отвыкнуть от стиктайтовского шва и снова привыкнуть к «молнии». Только через полгода я начал понимать все это как само собой разумеющееся. И бритье – я снова должен был бриться! Однажды я простыл – совершенно забыл, что одежда может промокнуть под дождем. Воистину, ужасны призраки прошлого! Хотел бы я видеть в своей шкуре всех этих тонких эстетов, что щерятся на прогресс и лепечут о неповторимых прелестях минувших времен. Нет ничего хорошего в том, что пища остывает, что рубашки надо стирать, что зеркало в ванной запотевает в самое неподходящее время, что из носа течет, что под ногами грязь и в легких тоже. Короче говоря, я знавал лучшие времена, и 1970 год ознаменовался для меня чередой мелких неприятностей.

Потом я привык ко всему этому, как собака – к своим блохам. В 1970 году Денвер еще оставался старомодным самобытным городком. Я почти полюбил его. Не было и намека на Великую Стройку, на все, что я видел (или увижу), приехав туда из Юмы. По улицам бегали автобусы, и все такое прочее. Население еще не перевалило за два миллиона и отыскать Колфакс-Авеню ничего не стоило.

Денвер в роли столицы штата был похож на мальчика, впервые надевшего вечерний костюм. Он все еще тяготел к сапогам с высокими каблуками, но влияние Дикого Запада понемногу сходило на нет, и вскоре этому городу предстояло вырасти в безликий метрополис с посольствами, шпионами и шикарными ресторанами. А пока его застраивали на скорую руку: надо же было где-то разместить бюрократов, парламентских лоббистов, посредников, секретарей-машинисток и блюдолизов. Здания возводили так быстро, что едва успевали сгонять коров с пастбищ, ставших стройплощадками. И все-таки, Денвер лишь на несколько миль приблизился к Аурор на востоке, к Гендерсону на севере и к Литтлтоку на юге. Между ними и Военно-воздушной Академией все еще были поля. Правда, на западе он забрался в горы, и федеральные учреждения стояли вплотную к голым скалам.